Сегодня, в день памяти Иова
Многострадального, портал Православие.Ru публикует
беседу с Александром
Прохоровым, которому с детства пришлось бороться с
тяжелейшей болезнью в совершенно враждебном человеческом
окружении. Несмотря на постигшие его беды, Александр не
сломался, не возроптал на Бога, не разочаровался в людях.
Молодой человек считает, что страдания
выпали на его долю не случайно: не будь у него их –
он не смог бы помочь ближним.
– Александр, расскажите, когда и как вы
попали в детский дом?
– Я родился в 1984 году в роддоме, тогда еще города
Ленинграда. Врачи посоветовали родителям оставить меня в
больнице, потому что я появился на свет с тяжёлой
патологией (кифосколиозом грудного и поясничного отдела
позвоночника четвертой степени, заболеванием ног,
синдромом Элерса-Данлоса, а также с детским церебральным
параличом). Врачи думали, что я долго не проживу. Родители
послушались врачей и оставили меня в доме малютки, где я
находился до 4-х лет. Затем меня перевели в
Психоневрологический детский дом-интернат №4 города
Павловска, где я жил до 18 лет, из которых пять лет был
лежачим больным.
В детском доме у меня была очень тяжелая жизнь. Так как я
был лежачим, то не мог самостоятельно ходить в туалет.
Например, если я «ходил под себя», то
санитарки просто брали тележку, перекладывали меня на нее,
везли голым по сквозняку через коридор и в ванной мыли
жестким ершиком в ледяной воде. Несмотря на это, мне везло
больше, чем остальным детям, с которыми обращались куда
жестче. Например, вместо того, чтобы аккуратно переложить
беспомощного малыша и убрать за ним, санитарки хватали его
за руки и швыряли в сторону прямо об стену, чтобы не
мешался под ногами. Мы постоянно болели, а на коже
появлялись язвы из-за того, что санитарки плохо вытирали
кровати. Они всего лишь протирали клеенку мокрой тряпкой и
сверху, прямо на влажное, стелили чистую пеленку. Дети
часто спали на сыром.
– Как вам удалось встать и научиться
ходить?
Для меня больница была островком рая
– Когда мне было 9 лет, меня положили в больницу для
проведения операции на ногах. Вы, наверное, удивитесь,
если я скажу, что в больнице мне было намного лучше, чем в
интернате. А там было и вправду лучше! Ко мне относились,
как к человеку, разговаривали и хорошо кормили. Для меня
больница была островком рая, на котором я пробыл несколько
недель.
В интернате смерть детей была обычным делом, но погибали
дети не всегда от тяжелых болезней. Например, в моей 38-й
группе дети погибали от голода. Еда в интернате была, но
есть ее было невозможно. Нас часто кормили манной кашей, в
которую крошили хлеб, пропитанный сладким кофе. Или в одну
тарелку наливали борщ и туда же клали пюре и хлеб с
булкой.
Маленьким больным детям, которые отказывались это есть,
запихивали еду в рот, а те, кому не удавалось ее
запихнуть, оставались голодными. Санитарки вообще с детьми
не «сюсюкались»: не хочешь есть – ну, и
Бог с тобой. И выкидывали еду в унитаз.
Когда я попал в больницу, счастью не было предела: вся еда
была в разных тарелках и есть ее было одно удовольствие.
В больнице мне сделали операцию на ноги, после которой я
стал ходить сначала на пяточках. А потом, преодолевая
боль,
заставлял себя правильно ходить, чтобы начать жить как все
нормальные люди, насколько это было возможным. Также у
меня была еще серьезная мотивация: одна воспитательница
– Серафима Васильевна – пообещала меня брать к
себе домой в гости при условии, если я начну сам ходить.
Кода я был в гостях у Серафимы Васильевны, она меня
научила готовить, а также многим премудростям, которые
нужно делать, живя в обычной семье.
– После операции ваша жизнь начала
постепенно налаживаться?
– Мне приносило много радости то, что я стал ходить
и смог о себе заботиться. Но несмотря на эту радость, в
детском доме меня использовали, как бесплатную рабочую
силу. Воспитатели и санитарки заставляли меня ухаживать за
лежачими детьми: кормить их и мыть, убирать за ними
кровати. Если я не успевал до семи вечера управиться со
всеми делами, они могли накричать на меня или наказать с
помощью рукоприкладства.
Я не хотел, чтобы какой-то ребенок перенес то, что
чувствовал я, когда был лежачим больным
Я не жалел своих сил, ведь я видел, как детям становится
лучше. Я не хотел, чтобы какой-то ребенок, кто-то из
ближних перенес то, что чувствовал я, когда был лежачим
больным. Мой труд приносил больным детям радость, они
начали меньше болеть и лучше себя чувствовать. Я насухо
протирал их кровати, стелил сухое белье и аккуратно мыл их
в теплой воде.
Самым большим подарком в это время стало знакомство с моей
нынешней девушкой – Натальей Виноградовой. Когда ей
было 5 лет, от нее отказались родители. Врачи им сказали,
что с ее заболеванием (ДЦП) она не сможет о себе
заботиться, и родителям будет тяжело с ней справляться.
С того дня, как я познакомился с Наташей, я во всем ей
стал помогать. Я не подпускал к ней воспитательниц, когда
нужно было ее мыть. Ведь я знал, что Наташу опять будут
мыть в ледяной воде, она простудится и болезнь только
усугубится. Поэтому мыл я ее сам в горячей воде, чтобы она
как следует пропарилась, насухо вытирал и укутывал в
полотенца и одеяла, чтобы, проезжая через коридор, моя
Наташа не простудилась на сквозняке.
Каждый день старался ей делать массаж на ножке, чтобы она
начала ходить. Только в 10 лет Наташа начала передвигаться
на цыпочках. Врач Зоя Сергеевна увидела, что есть прогресс
в обучении ходьбы и отправила девочку в НИИ имени Г.И.
Турнера. Там Наташе сделали операцию, и она научилась
ходить с помощью костылей.
По достижении совершеннолетия нас хотели разместить в
разных интернатах, но я сделал все, чтобы мы попали в
один. Так нас отправили в Психоневрологический интернат
№10 города Санкт-Петербурга.
– Вы пытались найти своих
родителей?
– Я знал, что у меня есть папа и мама. Заведующая
врач из детского дома нашла моих родителей, когда мне было
14 лет, и предложила им помочь мне. Папа не раздумывая
приехал, а мама не захотела. Она была против, чтобы отец
забрал меня из детского дома, наверное, ей очень тяжело
было видеть меня. Но я очень надеялся, что хотя бы мои
родные брат и сестра помогут мне, будут поддерживать, но и
они тоже не захотели меня видеть. С одной стороны, я могу
обижаться на родителей, потому что они не помогли мне
получить образование, не поставили меня на ноги, но с
другой – врачи их обманули, сказав, что я долго не
проживу, что я не «жилец». Господь говорил,
что не нужно ни на кого обижаться, у каждого свой крест и
каждый будет отвечать перед Богом за свои дела.
– Как складывалась ваша жизнь в
Психоневрологическом интернате?
– Там было также тяжело жить, как и в детском доме.
Но через какое-то время в моей жизни в случился переломный
момент. Я узнал, что по российским законам мне полагается
квартира. Но руководству интерната моя осведомленность о
моих правах не понравилось. Они всеми силами хотели
оставить меня до конца дней жить в психоневрологическом
интернате.
Мне был поставлен диагноз: олигофрения в стадии
дебильности.
Как это могло быть, если я ежедневно заботился не только
о себе, но и о многих детях-инвалидах в интернате!
Еще в детском доме мне был поставлен диагноз: олигофрения
в стадии дебильности. Это означает, что я полностью не
способен позаботиться о себе сам. Но как это могло быть,
если я ежедневно заботился не только о себе, но и выполнял
тяжелую работу, заботясь о многих детях-инвалидах
в интернате!
Это очень удобный диагноз для чиновников, потому что
человека с таким заболеванием достаточно просто кормить и
одевать, и можно совсем не заботиться о его образовании.
Когда я находился в детском доме, меня не хотели отдавать
в школу – воспитательница посчитала, что школа мне
не нужна. А если еще и медицинская комиссия официально
признает человека
недееспособным, то по достижении совершеннолетия
государство не должно предоставлять ему отдельную
жилплощадь.
Когда я лежал в больнице на Бестужевской улице
(Санкт-Петербургский научно-практический центр
медико-социальной экспертизы, протезирования и
реабилитации инвалидов им. Г. А. Альбрехта) люди
удивлялись тому, как я, здоровый психически молодой
человек, могу жить с больными людьми. Многие советовал мне
просто сбежать из ПНИ, рассказали, что есть закон, по
которому я вправе получить жилье.
Чтобы покинуть стены интерната, мне пришлось бороться за
свою свободу целых 8 лет. Для того, чтобы отвоевать
квартиру, я привлекал телевидение, поэтому в ПНИ мне
начали угрожать, что упрячут в настоящую
«психушку». Но когда они почувствовали, что их
контролируют, то уже не захотели назначать комиссию при
интернате. Комиссия в больнице на Бестужевской улице в
Санкт-Петербурге, в психдиспансере, подтвердила мою
дееспособность, и я получил долгожданную квартиру. На тот
момент мне было уже 26 лет.
– Вы получили долгожданную свободу, но и
вышли в совершенно не знакомый вам мир... Как вы
справляетесь с трудностями?
– Когда я зашел в свою квартиру, я почувствовал, что
нахожусь в раю. Потому что раньше после работы я приходил
в интернат, где в моей комнате кроме меня жило еще 18
человек. Часто там нельзя было отдохнуть, потому что
постоянно стоял нехороший запах, было душно и шумно. А
после работы, наверное, сами знаете, как хочется побыть
одному в тишине, хотя бы 15 минут.
Мне было бы легче справляться с трудностями, если бы у
меня была работа. В ПНИ я получил профессию мастера по
ремонту обуви, также я научился собирать мебель. Но чтобы
устроиться на работу, мне приходится умолять
работодателей, чтобы те взяли меня к себе. Однажды я
устроился в одну фирму сборщиком мебели, но когда из
отпуска пришел директор этой фирмы, он сказал, что я
больше у него не работаю. Причины, по которым он принял
данное решение, мне так и не сообщили. Я не стал с ним
ругаться, потому что не один раз – причем от разных
работодателей – получал лишь оскорбления и угрозы.
Поэтому сейчас я сижу без работы, но всеми силами пытаюсь
ее найти.
Александр Прохоров
– Александр, вы часто сетуете на то, что вы
человек с ограниченными возможностями?
Если бы я не оказался инвалидом и жил бы как все
нормальные люди – в семье, многим от этого стало
бы легче?
– Если честно, то я даже не задумывался об этом. У
каждого свой крест. Если бы я не оказался инвалидом и жил
бы как все нормальные люди – в семье, многим от
этого стало бы легче? Чиновникам, конечно, было бы меньше
головной боли от того, что какой-то Александр Прохоров не
борется за свои права. Но было бы хорошо остальным людям,
которым я смог помочь? Встала бы на ноги Наташа? Знал бы я
то, что Бог так помогает людям? Что в жизни есть не только
люди, которые тебя унижают, но и те, кто готовы
бескорыстно тебе помочь. Конечно, хочется, чтобы я был
здоровым человеком, ведь Бог наградил меня ногами и
руками, светлой головой, дал сил на то, что я начал ходить
и ухаживать за собой. Не может быть такого, чтобы я не
нашел себе работы, пройдя через все испытания.
– Чем бы вы больше всего хотели
заниматься?
– Больше всего в жизни я хотел бы работать в области
защиты детей: разоблачать интернаты, которые издеваются
над детьми. Я мечтаю стать волонтёром или массажистом в
больнице. К сожалению, у меня нет специального
образования, но я очень люблю делать массаж. Делать его я
стал еще в интернате, с помощью массажа я поставил на ноги
Наташу. Сейчас она передвигается на костылях. Я прошу ее с
ними расстаться, но она не поддается на мои уговоры.
Надеюсь, что через некоторое время она и от них избавится,
как когда-то забыла про инвалидное кресло.
Однажды ко мне пришел мужчина со своим маленьким ребенком,
который страдал ДЦП. Я сделал ребенку массаж, и его отец
очень удивился, что после моего массажа ножки ребенка
стали гибкими, даже пальчики на ногах стали
функционировать.
Диана
Спустя
время я встретился с одиннадцатилетней Дианой, которая
также страдала ДЦП и недавно перенесла операцию. Она не
могла сгибать ноги и подошла ко мне с просьбой, чтобы я
научил ее ходить. Мы полчаса с ней позанимались, после
чего девочка смогла не только сгибать и разгибать
ножки, но и вовсю ими толкалась. В эти моменты я
понимаю, что страдал не зря.
– Александр, скажите, о чем вы мечтаете в
будущем?
– В первую очередь я хочу помочь своей девушке
Наташе, которая до сих пор проживает в
психоневрологическом интернате. Она должна выйти из него и
начать со мной нормальную человеческую жизнь. Хочу
добиться, чтобы она получила квартиру и жила на свободе,
потому что интернат – это тюрьма.
Больше всего на свете я мечтаю о семье и о ребенке,
который бы жил с родителями в заботе и любви. И неважно,
будет ли он здоровым или больным. Пусть будет не как
угодно мне, но как Богу!