На фоне четырехсотлетней годовщины изгнания поляков из Москвы в среде оппозиционеров появилась устойчивая тенденция выстраивать параллели между проводимой ими антигосударственной подрывной работой и народно-освободительным движением Минина и Пожарского. Нас пытаются убедить, что Минин и Пожарский, если бы довелось им жить в наше время, точно так же вели бы сейчас свое ополчение на Кремль, как и 400 лет назад.

Вполне возможно, что такие предположения кому-то покажутся правдоподобными. Но опровергнуть эти домыслы просто. Для этого достаточно обратиться к фундаментальному историческому исследованию Ивана Забелина «Минин и Пожарский. "Прямые" и "кривые" в Смутное время», в котором подробно рассказывается о главных героях ополчения.

Но прежде проведем некоторые необходимые исторические параллели. Царь Василий Шуйский вызывал у своих современников много вопросов, также как много вопросов возникает и в связи с деятельностью нынешнего Президента РФ Владимира Путина. Но причина попыток устранения оппозицией этих политических деятелей заключается вовсе не в проблемах государственного управления. Как тогда, так и сейчас, главной движущей силой оппозиции были рвущиеся к власти элитные группировки, а также иностранные силы, заинтересованные в отнятии русских территорий и лишении русского государства военной мощи и международного влияния. Оппозиция, как тогда, так и сейчас, только прикрывалась государственными проблемами, но в реальности не стремилась их решить и лишь усугубляла ситуацию после достижения своих целей.

Таким образом, главный вопрос, на который нам нужно ответить в этой статье: как князь Дмитрий Пожарский относился к царю Василию Шуйскому и к противостоящим ему оппозиционным силам? Отсюда можно будет по аналогии сделать выводы, как бы он отнесся к Владимиру Путину и нынешним оппозиционерам.

Первое дело Пожарского, упомянутое в летописях – битва под Коломной в 1608 году. По поручению Шуйского тридцатилетний Пожарский наголову разбивает литовско-русский отряд.

Гораздо более серьезная проверка на верность произошла на следующий год. Вот как об этом пишет Забелин: «На другой год он сел в Москве с царем Шуйским в осаде от Тушинского вора. Известно, каково было сидеть в этой осаде. От голода и всякой нужды, а больше всего от измены, несчастный царь был почти всеми покинут. Еще вначале, после первой боевой неудачи, тотчас многие потянули в Тушино с князьями во главе, известным Трубецким, Сицким, Черкасским-Мастрюком и др. Это двинулся собственно царский двор искать в Тушине боярства и чинов, стольники, стряпчие, жильцы, московские дворяне, подьячие и помещики разных городов; а потом дворяне и дети боярские всех городов разъехались по домам, так что осталось из города человека по два и по три. Одно только дворянство заречных далеких городов осталось крепким царю и, сколько было сил, защищало Москву.

Великое утеснение Москве в то время делал новоявленный вор, хатунский мужик Сальков: запасы в город приходили по одной Коломенской дороге, - он и ту совсем отнял. Царь послал на Коломну князя Мосальского собрать запасы и доставить бережно в Москву; но Сальков разбил его, отнял все запасы, а чего не мог забрать с собой, все поджег. Москва погибала от голода. Сальков двигался ближе к столице и стал у Николы на Угреше. Послан был новый воевода, Борис Сукин, ходивший тоже без успеха. Царь наконец послал несколько воевод по разным дорогам, из них сошелся с вором на Владимирской дороге, на речке Пехорке, князь Пожарский. Был бой великий на многое время. Сальков был разбит и сам едва успел убежать с 30 человеками, с которыми после и явился к царю с повинной».

Отметим простой факт: Пожарский не занимается оценкой недостатков Шуйского и, тем более, не ищет личных выгод. Он идет против течения, против «общественного мнения» и жестко расправляется с одним из «активистов-оппозиционеров» Сальковым, спасая тем самым Москву от голода, а Шуйского – от потери трона.

Наиболее остро вопрос верности царю Василию был поставлен в 1610 году, когда Пожарский был воеводой в Зарайске. Прокопий Ляпунов, совмещавший патриотические воззрения с противостоянием действующей власти, попытался вовлечь Пожарского в заговор против царя Василия, направив ему грамоту с доверенным лицом. На что Пожарский ответил отказом, а грамоту Ляпунова переслал царю, тем самым предупредив его о заговоре и сильно навредив делу заговорщиков. Обратим внимание, что, в то время как Ляпунов руководствуется принципом «цель оправдывает средства», Пожарский верность присяге ставит выше любых других соображений. Ляпунов ищет себе любых союзников, лишь бы они были против Шуйского (прямо как некоторые современные оппозиционеры патриотического толка готовы объединиться с кем угодно против Путина), а Пожарский предпочитает поддерживать только тех, кто верен законному царю.

Дальнейшие события Забелин описывает следующим образом: «Но была дума у Ляпунова большая на царя Василия: стали они с князем Голицыным крепко помышлять, как бы ссадить его с царства. Явилось в людях такое мнение, что от Тушинского царика отстать, да чтобы и царь Василий оставил царство. Тушинцы заговорили об этом первые и говорили обманом. Бояре и вся Палата втихомолку были очень рады такой сделке и ссадили своего царя. Но от вора никто не отстал, а, наоборот, потянулись к нему и те, кто и прежде у него не бывал. Как же после и позорили тушинцы московских простаков! Они-то, по их словам, и были настоящие изменники, ибо не только ссадили своего царя, но еще больше опозорились тем, что отдали его своими руками в плен полякам. Бранное, позорное слово изменник, которым обыкновенно укоряли москвичи тушинцев, совсем потеряло свой истинный смысл. Все поголовно сделались изменниками и ворами. Того только и надобно было настоящим ворам.

Однако среди этого всеобщего позора оставались личности чистые, крепкие и прямые. Когда дело Шуйского клонилось уже совсем к упадку, и разные города стали мало-помалу отдаваться в руки самозванца, город Коломна многое время стоял в правде, ни на какую вражью хитрость не прельщался. Но, наконец, покривились и коломничи и присягнули самозванцу. Ни духовный их владыка, епископ, ни воеводы не в силах были ничего сделать. Воевод-то коломничи заставили присягнуть первых, а потом и сами стали присягать, и послали грамоты в Каширу и Зарайск, требуя и там такой же присяги. Кашира с радостью исполнила их желание. Тамошний воевода князь Ромодановский, стоя за правду, воспротивился было целовать крест вору, но его едва не убили, заставили силой присягнуть, да вдобавок самого же послали к вору с повинной. Дошла очередь и до Зарайска. Здесь, по получении Коломенской грамоты, все градожители стеклись к воеводе Пожарскому, чтоб также целовал крест вору. Но Пожарский стал крепко с немногими людьми, которые, без сомнения, потому и не колебались, что видели опору в воеводе. Толпы приходили к нему, хотели тоже убить: но ни на что не поддавался воевода. Сильно укреплял его и соборный протопоп Дмитрий, благословляя лучше умереть, чем приставать к злому совету. Воевода, видя, что поборников за правду мало, заперся с ними в кремле в осаду. Впрочем, сильным его союзником в этом случае было то обстоятельство, что из-за смутного времени в кремль свезено было все имущество и все кормовые запасы горожан, так что, оставшись за стенами, они остались и без денег, и без продовольствия. Это принудило мятежников покориться; они прислали к воеводе с повинной и с речами, что целуют крест тому, кто будет Московскому государству царь. Пожарский отвечал, что и теперь есть царь, - для чего требуете другого? Пожалуй, говорили горожане, мы согласны: если царь Василий будет по-старому, будем и ему служить, а будет кто иной, и тому будем служить. Все дело, следовательно, состояло в том, чтоб служить избранному царю, а не вору; этого добивался Пожарский, на чем и укрепился с народом крестным целованием. После того начало быть в Зарайском городе без колебания; все утвердились меж себя, и на воровских людей начали ходить и их побивать, и вскоре обратили на свой путь и город Коломну. Таким образом, Пожарский умел быть храбрым, умел и пользоваться обстоятельствами, способными дать храбрости прочное положение. Воеводою в Зарайске он оставался и во время междуцарствия».

Итак, что мы видим? Практически вся властная элита предает царя Василия полякам и покрывает себя вечным позором, но Пожарский не с ними, и никогда не был с ними. Между «прямыми», как Пожарский, патриотами и «кривыми», как Ляпунов, эгоистичными представителями властных элит, прошел очень четкий водораздел, ясно и точно описанный Иваном Забелиным: «И вот здесь-то, в этот момент нашей истории, и представляется до крайности любопытное и назидательное зрелище: спокойный, вечно страдающий и бедствующий сирота-народ двинулся собранным на свои последние деньги ополчением усмирять буйство своего правительства; двинулся восстановлять в государстве тишину и спокойствие, нарушенное не им, народом, а его правительством, которое между тем всегда жаловалось только на бунты и неповиновение народа же; он пришел спасать, поднимать правительство, изнеможенное в крамолах и смутах, запродавшее родную землю в иноверные руки; пришел выручить из беды свое правительство, сидевшее, по своей же вине и в том же Кремле, в плену у поляков.

Ясно, что все герои этого движения должны быть иные люди, чем герои прежнего движения. Они не порывисты, как Ляпунов, степенны, до крайности осторожны и осмотрительны, а потому медлительны, и от того на театральный взгляд вовсе незамечательны и даже незаметны.

Но так всегда бывает со всеми, когда люди работают не для себя, а для общего дела, когда они вперед выставляют не свою личность, как Ляпунов, а прежде всего это общее дело. Общее дело, которое несли на своих плечах наши герои, Минин и Пожарский, совсем покрыло их личности: из-за него их вовсе не было видно, и они вовсе о том не думали, видно ли их или не видно. Напротив, личность Ляпунова сильно бросается в глаза по той причине, что много в ней театрального. Он тоже понес на своих плечах общее дело, но никак не мог схоронить в нем своей ляпуновской «самости», если можно так выразиться. Вдобавок, по существу своих действий он является прямым революционером. Он низвергает Шуйского, объявляет волю боярским холопам, следовательно, переставляет порядки. Такими делами можно было только еще больше раздражать общественные страсти и давать Смуте новый огонь, а не умирять ее. Теперешние герои всего этого довольно испытали и шли к своей цели уже другой стороной. Они шли не переставлять, а уставлять по-старому, уставлять покой и тишину и соединение государству, «как было доселе, как было при прежних государях». Так они сами говорили и писали. Понятно, что по этому пути ничего особенного, яркого, театрального сделать было невозможно. Герои принимают облики рядовых людей и, когда оканчивается их подвиг, на самом деле поступают в рядовые и ничем театральным не выказываются перед всенародными очами».

Мы приходим к неутешительному для оппозиционеров выводу: невозможно себе представить, чтобы, живя в наше время, князь Дмитрий Пожарский пошел бы против русского государства, каким бы оно ни было, и кто бы его ни возглавлял. Именно поэтому князь Дмитрий Пожарский, как один из немногих представителей элиты, не замаравший себя изменой, был выбран сохранившими верность законному царю нижегородцами, и оказался во главе ополчения, которое переломило Смуту.

Стоит напомнить также, что не замарал себя изменой и священномученик патриарх Гермоген, который чуть ли не единственный во всей Москве защищал законного царя Василия Шуйского в тот момент, когда судьба того была уже полностью решена.

Сколько бы ни было оправданий у предательства и измены, какими бы они ни были убедительными, на суде истории итог всегда один. Точно так же, как предали царя Василия, элита Российской империи предала в 1917 царя-мученика Николая Второго. Схожим образом современные нам сербы предали Слободана Милошевича. Возможно, подобный план есть у кого-то и в отношении Владимира Путина. И мы должны четко осознавать, что такая подлость, такое предательство не может закончиться ничем другим, кроме как глубочайшим национальным унижением и потерей основ государственности.

Андрей Киселев, специально для «Русской народной линии»