Что такое «Ревизор», стиснутый до одного
слова? Это – «перепутали». Или –
«обознались». Эка невидаль: перепутал человек
анальгин с аспирином. Или хлопнул по плечу на улице не
того человека: обознался. Но если речь идет о «людях
вообще», то перепутать и обознаться уже не так
безобидно. В конечном пределе это тема Антихриста, который
придет, воцарится, сядет на шею, не разуваясь, не по
причине злых заговоров и политического сетевого
маркетинга, а по причине того, что мы
«обознались».
У Вампилова в «Провинциальных анекдотах» на
людей магически действует слово «метранпаж». И
они начинают суетиться, словно в присутствии коронованной
особы, и смутная память о том, что есть еще где-то
виконты, инфанты, фрейлины, заставляет их напряженно и
спешно облагораживаться. Конечно, получается смешно, по
типу: «Вельми понеже. Зело на самолет
опаздываем». Конечно, облагораживание обращается
холуйством, и это тоже хлестаковщина. Это мелкий позор
неграмотности, а метранпаж – всего лишь одна из
типографских должностей. Но это характерная ошибка, и смех
от этого анекдота – гоголевский, сквозь слезы.
Потому что нечто общее и трагичное сквозит в единичном
случае. Потому что признать конюха королем можно только
тогда, когда настоящего короля принимаешь за конюха.
Вот еще не узнали в сказке козлята волка, потому что волку
голос кузнец перековал, и зубастый враг стал
«по-маминому» блеять. Не узнал Исаак Иакова,
потому что ослеп под старость. А еще потому, что Ревекка
ему вкусного наготовила, якобы от Исава; и потому, что
младшенького и любимого обложила по рукам козьими шкурами.
«Голос? Голос Иакова, а руки – руки
Исавовы». Овечий голос и козлиная шерсть. Прямо
Страшный суд какой-то, на котором впору запутаться. Благо,
Христос будет судить не по слуху и не по наложенной
шерсти, а по истине. Он не ошибется, но мы-то, мы ведь
ошибаемся.
Не только ведь Хлестакову из страха статус завышают
грешники, не только Антихриста за благодетеля принимают и
поспешно коронуют. Христа тоже не узнают. Лука и Клеопа
шли с Ним рядом и разговаривали, и сердце в них горело от
Его слов, но узнали Его не ранее, как Хлеб из Его рук
приняли. И на берегу когда Он стоял по воскресении, а они
в лодке копошились, не узнал Его никто кроме Иоанна. Тот
узнал не по чертам лица, а сердцем дрогнувшим, и Петру
шепнул: «Это Господь». Тогда только Петр в
воду бросился и поплыл. И на горе в Галилее, увидев Его
живым, «поклонишася Ему, овии же усумнешася».
Вот я и говорю: не узнавали, не узнаём до сих пор. И как
день сменяет ночь, так два слова загораются на горизонте
человеческой истории, сменяя друг друга:
«перепутали» – «обознались».
Христос лик Свой скрыл, чтобы Его не по чертам лица, как
сыщики, люди находили, а по сердечному взыгранию. Так
маленький Предтеча во тьме материнской утробы взыграл еще
при приближении непраздной Марии – в полном мраке
одним сердцем Господа почувствовал. Антихрист же напротив
– маскируется и драпируется. Голосок в
«мамин» перековывает, шкурку овечью меряет,
руки за спину прячет, чтоб не заметили люди отсутствия на
этих холеных ручках язв гвоздиных. Но есть еще тысячи
случаев и состояний, когда совершается удивительное и
непредсказуемое по теме «обознались –
перепутали».
Какой-то разбойник, говорит древний Патерик, решил лихо
ограбить женский монастырь. Лихо и со смехом. Нарядился в
монаха и представился старцем, в ответ на что принят был,
как Ангел Божий. Ноги ему вымыли, трапезу предложили,
заботой окружили и боялись на него глаза поднять. На это и
расчет был. Но случилось так, что эта вера сестер и
подлинная любовь, явленная ложному старцу, перевернули в
нем сердце. Действительно из вора в подвижника превратился
тот человек. И дело даже не в том, что от воды, в которой
ему ноги омыли, окропленная, исцелилась одна из тяжело
болевших сестер. Дело в том, что силой доверчивой любви
овечья шкура, надетая на волка, к волку приросла и даже
сердце в нем изменила.
Подобным образом у того же Вампилова в «Старшем
сыне» дерзкое хулиганство перерождается в любовь.
Выдал себя шутник-студент за сына незнакомому и глубоко
несчастному человеку. Выдал, чтобы только переночевать, а
потом полжизни ухохатываться от воспоминаний. Но паче
чаяния прикоснулся к открытой ране и не захотел уже из
грима и роли выходить, чем и развернул целый ворох судеб,
включая свою, в чудесно-неизвестную сторону. Это, конечно,
не «Судьба человека», где мальчонка бросается
на шею усыновившему его главному герою с криком:
«Папка, родненький! Я знал, что ты меня
найдешь!» Но это тоже «судьба человека».
Это, если угодно, исправленная хлестаковщина, которую
венчает не стыд прозрения, а радость узнавания. И
первоначальную издевку неожиданно вытесняет подлинное
чувство. Наивное, но подлинное и потому могучее.
Играть вообще опасно. Тонкая пленка между игрой и
реальностью всякую секунду шепчет: «Не балуй –
сейчас порвусь». Вот дети играют в Литургию и
произносят страшные иерейские слова над импровизированным
алтарем. И что? Огонь сходит на игрушечную
«чашу» и песочную пасочку, заменяющую
просфору, потому что слова молитвы, как и слова любви, не
просто идут вслед за жизнью, а саму жизнь тянут за собой.
И в «Тени воина» у Куросавы крестьянин,
точь-в-точь похожий на внезапно погибшего сёгуна, должен
сыграть его роль. Ну, чтоб войско среди войны не
деморализовать. А он, бедняга, и войны боится, и лошади от
него шарахаются, и даже брови нахмурить грозно у него не
получается. Но учат его и муштруют, потому что роль ему
отведена короткая, но великая. И вот в конце концов
наблюдаем мы превращение крестьянина в подлинного сёгуна и
следующую за этим настоящую самурайскую смерть –
единственный критерий подлинного самурая. Так что игра
– это дело опасное. Опасность здесь – стать
поистине тем, кого изображаешь, и вызвать к реальности
тех, чьи имена опрометчиво назвал.
Я когда-то жалел, что не бывать мне на настоящих
венецианских карнавалах. Не сегодняшних коммерческих
подделках, а на тогдашних – подлинных. Теперь
осматриваюсь и понимаю, что нынешняя реальность тогдашние
карнавалы за пояс заткнет. Ой, заткнет! Тогда мир только
на несколько месяцев шумно опрокидывался вверх тормашками,
и сословия смешивались, и грани стирались, и лица
скрывались за твердым оскалом масок. А сегодня карнавал не
прекращается, человек играет в реальность и реальность
превращает в игру, и сословия смешались, и черное названо
белым, и лиц за масками не разглядеть. Только мало в этом
веселья. Весело простолюдину графиню ущипнуть, если вскоре
всё на места встанет и опять графиня будет графиней, а
простолюдин – простолюдином. Если же нет больше ни
дам, ни рыцарей, ни звездочетов, ни аббатов, а кругом
только чернь веселящаяся, то это уже совсем не карнавал.
Это что-то другое. Боксеры, актеры и футболисты лезут в
президенты и даже ими становятся. Подлинное лидерство
вынуждено маскироваться в шоуменство, а шоумены корчат из
себя лидеров. И не к добру, ой, не к добру эти
перевертыши. Плакать потом придется: не признали,
ошиблись, перепутали.
Заигравшись в чужие роли, изображая из себя то, что ты не
есть, и принимая поклонение от тех, кто тебя с кем-то
перепутал, человек не может быть счастлив. Он как-то
непрочен, этот человек. Вроде и на земле он даже не стоит,
а мыльным шариком в воздухе летает короткое время. И женат
он не на той, потому что в маску влюбился; и занят не тем,
потому что не сердца в свое время послушался, а ученого
социолога. Правду такой человек не замечает, потому что
она простая, как воздух, а ложь пьет стаканами, потому что
она шипит, как кока-кола, и не утоляет, а распаляет жажду.
Конечно, он Антихриста примет, человечек этот. В толпе
примет, за компанию, там, где щемящая совесть
успокаивается на время множеством таких обманутых
болванов. Конечно, человечек Христа не заметит. Проглядит
просто по слепоте куриной. И там обознается, и здесь
перепутает. Наорет на того, кому впору руки целовать, и до
не приличия обцелует того, кого стоит за ухо из общества
вывести.
И что такое после этого жизнь, как не загадка? Она, без
сомнения, по Шекспиру, сцена, и мы на ней – актеры.
Только заигрались мы и не заметили, как вышли в пьесе про
войну на сцену настоящие автоматчики, навели в сторону
зала оружие, и после команды «Огонь!» полетели
в зрителей настоящие пули, а не шоколадные конфеты. И
когда отделит занавес злую сцену от корчащегося и
хрипящего растерзанного зала, будет на занавесе написано:
«Обознались вы. Перепутали».
Зло умеет напоследок посмеяться над теми, кто его за добро
принял…