Как нестяжание выразить в цифрах? Сколько надо получать в месяц или хранить на счету, чтобы быть уверенным: ты все-таки далек от того богатого, которому трудно внити в Царствие Божие? Пять тысяч, семь, пятнадцать, сто? Я знаю, что даже люди не слишком состоятельные иногда задаются таким вопросом. Или случается, что кто-то из знакомых вслух заводит речь о крупной покупке, а потом вдруг начинает стесняться и оправдываться, словно перед женой священника не очень удобно выглядеть состоятельным. 

Но лет десять назад я видела очень яркую иллюстрацию своеобразного «состоятельного нестяжания» (в данном случае это не оксюморон). Тогда я еще трудничала при небольшом женском монастыре, и моим послушанием, как «городской», были, среди прочего, встречи разных монастырских благодетелей и духовных чад местного батюшки. А среди благодетелей и благодетельниц была одна состоятельная дама, купившая при монастыре небольшой коттедж – он в описываемый момент находился как раз в завершающей стадии отделки. 

В праздники и к началу постов хозяйка приезжала в свой новый дом, а в прочее время за ним следила жена монастырского водителя. Зимой дом следовало протапливать (в нем была очень стильная русская печь с изразцами) и временами прибирать. Делалось это не только для сохранности отделки, но и в первую очередь для того, чтобы можно было оперативно размещать гостей. Хозяйка ведь обычно позволяла местному батюшке использовать коттедж как гостевой дом для меценатов, испуганных «удобствами на улице» в тогда еще не до конца восстановленном монастыре. 

Как-то под большой праздник я помогала приготовить этот дом к наплыву монастырских гостей вместе с его владелицей и тогда же с ней немного познакомилась. Конечно, она была не «жена олигарха», но, по светским меркам, могла бы гордиться престижной и хорошо оплачиваемой работой. Была она дамой пожилой и «определяющейся» – в тот момент, как позже оказалось, вызревало ее решение навсегда покинуть довольно пафосную светскую должность ради жизни при монастыре. 

Видно, для этой будущей тихой, полупомещичьей, полумонашеской жизни и готовился-ремонтировался упомянутый коттедж. Был он отнюдь не глянцево-шикарен, но, конечно, добротен, свеж и по местным меркам богат. Впрочем, хозяйка не без иронии вспомнила за чаем то время, когда основным напитком ей служил высушенный и собственноручно измельченный иван-чай – потому что вкусно и бесплатно, а было время, когда для нее цена имела большое и угнетающее значение. 

Теперь же передо мной за чашкой элитного чая сидела вполне солидная, хотя и простая в обращении представительница «среднего класса». Она была красива простой, немного властной красотой самодостаточности. Здесь проглядывало уже не запальчивое «я могу!», а «мне в принципе ничего не надо». Спокойная, уверенная посадка головы, мягкие, женственные движения, несколько строгий голос и полное отсутствие «этих маленьких ужимок и подражательных затей». Я ее про себя и окрестила «Татьяной Лариной тридцать лет спустя». Разве что мужа-генерала у нее не было – только работа. 

В общем, спустя какое-то время случилось так, что в монастыре готовились к новому празднику, а «Татьяна Ларина» была в Москве, но ее среди прочих гостей тоже ждали. Кажется, всё произошло зимой. Накануне было много хозяйственных дел, а утром после Литургии и праздничной трапезы мы с другими трудницами решили прилечь «без задних ног» вокруг печки в нашем домике для паломников и немного передохнуть. Но – не тут-то было. 

В домик ворвалась жена монастырского водителя (назовем ее Юлия) – подруга одной из трудниц. 

– Девчонки!!! Вы уже слышали, да? 

– Нет, еще не слышали. А что? 

– Я пожар устроила! 

– Где?.. – Где!!! У N.N.! Полдома сгорело! Господи! Тут дым был на всё село, неужели не видели?! 

– Нет… Мы на службе были…. 

– Так и я на службе! Затопила утром печь – хозяйка ж к вечеру приехать собиралась. А потом как ни скакала с кочергой – не прогорают дрова, и всё тут. А я на службу хотела хоть к Евангелию… Ну и думаю: «Ладно, дом пустой, угореть тут некому», – и закрыла заслонку в трубе раньше времени. Вроде и пламени уж не было, ерунда – а оно вон как… 

С этими словами рассказчица опустилась на стул с таким выражением лица, словно хотела сказать: «Всё, теперь прячьте меня, а то убьют». Я вспомнила красивый и властный профиль нашей «пожилой Татьяны Лариной» и подумала, что «убьет» – это наверняка. Шутка ли – недели не прошло, как последние рабочие закончили отделку и уехали. И вот уже полдома сгорело! 

А Юля посидела, отдышалась и вдруг заулыбалась немного нервно.  

– Ты ей-то звонила? – спрашиваем. 

– Да, звонила… И я, и батюшка. 

– И что она? 

– Да что… «Слава Богу, – говорит, – что рабочие уехали, а не спали там где-нибудь на террасе, и ты ушла, а не надышалась». 

– Что, вот одно это и сказала? 

– Ну да. Она говорит: мол, не волнуйся, это воля Божия, тем более что в праздник всё случилось… 

Мы остолбенели, конечно. Вот, думаем, повезло человеку с работодателем. 

…Видимо, такие ситуации очень четко показывают разницу между просто «московской барыней», которая «увлеклась Православием», и по-настоящему верующей женщиной, которая в своей душе «барыню» подчинила христианке так, что от барства осталась лишь внешняя оболочка, а сердце от этой оболочки сумело освободиться. Состоятельное нестяжание. 

Я думаю, что описанное проявление нестяжания – вообще одно из самых трудных. Одно дело, когда ты имеешь желание кого-то по своей воле, по своему решению – благому и красивому – облагодетельствовать. Это здорово и, безусловно, Богу угодно. Но еще труднее, чем сделать милость, в разы, наверное, труднее – не сделать взыскания тому, кто формально вполне виноват перед тобой и из-за кого ты понес незапланированный ущерб. Наша «московская барыня» смогла – потому, должно быть, что давно уж и не была «барыней». А спустя время, говорят, и вовсе монахиней стала…