Около 15 лет назад у меня была уникальная возможность посетить место отшельнической жизни католического священника-монаха и богослова в горах Швейцарии. Он был хорошо известен своими публикациями о святых отцах ранней Церкви, в еще большей степени – своей монашеской жизнью – необычной с точки зрения современного Запада. Я примерно знала, как выглядят сегодня католические монастыри, и потому не ожидала, что, пребывая в православной монашеской традиции, буду чувствовать себя как дома в католической обители.

Когда мы поднялись по горной тропинке к небольшому домику среди деревьев, нас встретил строгий пожилой человек с седой бородой, в черных одеяниях. На голове – клобук с нашитым красным крестом. Было ощущение, что нас словно перенесли в египетскую пустыню, чтобы посмотреть на святого Антония Великого. Пока он и его сотаинник отец Рафаил угощали нас чаем, мы беседовали о Церкви на Востоке и на Западе и о Русской Православной Церкви. Но и речи не заходило о том, чтобы они присоединились к Православной Церкви, – было неудобно даже намекать на это.

Мы чувствовали, что немного пообщались с монахом, который был единым с нами по духу, хотя формально оставался в неправославной церкви. Получив такое откровение, мы радостно расстались, а отец Гавриил осенил нас крестным знамением, как это делают православные.

У отца Гавриила не было и до сих пор нет электронного контакта с внешним миром, поэтому после нашего визита к нему мы не имели связи с ним и о нем слышали очень мало. Однако мы его не забыли и всё время не переставали думать, как бы было хорошо, если бы он был в полном евхаристическом общении с нами, православными. Но мы бы сами не завели с ним разговор об этом, осознавая, что Господь ведет его так, как считает нужным.

Отец Рафаил, швейцарец, с тех пор преставился ко Господу, а отец Гавриил является игуменом и единственным монахом теперь уже православного монастыря в честь Животворящего Креста (Русская Православная Церковь). Он принял Православие накануне праздника Успения Богородицы в августе 2010 года в Москве. Теперь он схиархимандрит Гавриил.

Недавно отец Гавриил был в Москве по одному очень важному делу и нашел время побеседовать с нами.

***

– Отец Гавриил, хотя вы уже говорили о себе в других интервью, расскажите нам еще раз о своей жизни.

– Я живу в Ровередо – очень маленькой деревне примерно из 100 жителей. Мой монастырь находится в лесах над деревней, в горах региона Лугано итальянской части Швейцарии.

– Вы с детства католик?

– Да, но я не был практикующим католиком всю жизнь. Мой отец лютеранин, а мать католичка, и я тоже крещен в Католической церкви. Но, как это часто бывает в подобных случаях, мои родители были лишь номинальными лютеранином и католичкой. Ни отец, ни мать не ходили в церковь, и я не ходил. Но поскольку молодые люди идут по своему собственному пути, я открыл для себя ту веру, в которой был крещен. Сначала сам ходил в католический храм. Родители меня в этом не поддерживали, но лишь терпимо относились.

– Даже ваша мать?

– Она была верующей католичкой, но из-за брака с лютеранином перестала быть практикующей католичкой. Лишь многим позднее, когда я был уже монахом, мать вернулась в церковь и снова стала жить в соответствии со своей верой. Отец неохотно ходил вместе с нею в храм, в основном на Рождество или Пасху, потому что не хотел оставаться на праздники один.

– Где вы родились?

– Я родился в Кельне, но мы оставили этот город, когда мне было два года, из-за войны. Город, которому уже почти 2000 лет, был практически стерт с лица земли. Это было как с Хиросимой. Почти 80% города было уничтожено, и американцы даже предлагали заново отстроить его в каком-то другом месте, так как казалось бессмысленным пытаться возрождать эти руины и пепел. Но народ был настолько привязанным к своему городу!.. Тем более что великий собор всё еще стоял, хотя был сильно поврежден. 12 романских церквей[1] тоже очень сильно пострадали. Покинув Кельн, мы 10 лет жили в маленьком городке в сельской местности, только в 1953 году у нас появилась возможность вернуться. И юность я провел в Кельне, там ходил в гимназию. До сих пор очень люблю этот город.

Готический собор, чудо готической архитектуры, построен на том месте, где стояли соборы-предшественники с ранних христианских времен. Одним из первых епископов Кельна был близкий соратник императора Константина Великого. Под северной башней находится баптистерий IV века. В Кельне есть церковь святого Гереона (мученика III века. – Примеч. пер.), купол которой в форме октагона (восьмиугольника) уходит вверх на 5–6 метров. Это романская церковь IV века, здесь пребывают мощи римских мучеников. Осталось так много следов неразделенной Церкви, первых веков христианства, и именно эти археологические свидетельства «толкнули» меня к тому, чтобы углубиться в эпоху основания Церкви. Я историк по образованию, нумизмат.

– Возможно, эти свидетельства пробудили в вас желание вновь «объединить» Европу с Церковью раннего христианства?

– Очень долгое время я, конечно, не знал о Православной Церкви. Открывал для себя Православие лишь постепенно. Некоторые мои нынешние православные друзья рассказывали мне, что католики знают только, что мы «существуем», – и больше ничего. Простые люди даже спрашивают: «А вы тоже почитаете Божию Матерь?» И это спустя 50 лет после Второго Ватиканского собора, который как бы «открыл окна» довольно закрытой Католической церкви. Но их знание о Православии еще очень слабое. Я сам открывал для себя Православие мало-помалу. Не знал ни о каких православных общинах; в крупных городах не было православных храмов, потому что православные обычно служили литургию в протестантских церквях, которые им разрешалось занимать на два часа по воскресеньям – такое можно встретить и сегодня. В Лугано православные выкупили маленький протестантский храм, стоявший до этого пустым и недействующим. Другие православные, например румыны, проводят богослужения в католических храмах, которые им разрешается использовать. Но сейчас у нас есть одна маленькая церковь, на обустройство которой требуются финансы. Постепенно она превращается в православный храм с иконостасом и всем остальным.

Так что я узнавал о Православии понемногу. После гимназии[2] – мне было около 19 лет тогда – я поехал с другом в Рим и там открыл для себя ранний христианский период: катакомбы, старые церкви, основанные еще святыми Константином и Еленой, и так далее. Все это очень впечатлило. Должен признаться, это укрепило мое католическое самосознание. Рим – это апостольская земля: здесь и гробницы святых Петра и Павла, базилики Санта-Мария-Маджоре, Санта-Кроче, Сан-Джованни ин Латерано… Все эти древние христианские храмы – свидетельства невероятной археологической преемственности. Но лишь многим позднее я понял, что хотя существует неразрывная преемственность на археологическом уровне, но утеряна преемственность на уровне Апостольской Церкви, в самой основе.

Я узнал лишь со временем, что Санта-Мария-Маджоре и другие церкви хотя и сохранились в первозданном состоянии, но преемственность не сохранилась на других, более значимых уровнях. То же самое и у англикан. С одной стороны, Кентербери – это кафедральный собор святителя Августина (крестителя англов. – Примеч. пер.), но с другой стороны, не сохранилось богословской преемственности. Но тогда я был еще слишком молод, чтобы осознавать, что в Западной церкви преемственность во многом прервалась. Я приходил к этому сам и понемногу.

Люди часто меня спрашивают, почему я стал православным и было ли какое-то решающее событие, приведшее меня к этому. Да, был перелом, и хотя я уже говорил об этом раньше, но повторю еще раз. Православие я для себя открывал сначала на литературном уровне, через книги, музыку и так далее. То же самое и с монашеством: оно мне открылось благодаря книгам – сочинениям отцов-пустынников. Но настоящее, живое Православие я открыл в возрасте 21 года, когда был в Греции. Я был студентом, еще не монахом. Я всё еще не мог поступить в монастырь, потому что мой отец не позволял этого сделать. Я был слишком молод. И я благодарю Бога, что не позволял, потому что иначе я бы не получил возможности поехать со студентами в Грецию и увидеть живое Православие. Там я нашел святые обители, общался с монахами святой жизни. Я присутствовал на Божественной литургии. Это было до Второго Ватиканского собора. Греки были очень дружелюбны и добры ко мне как к католику. Сегодня отношение ко мне было бы другим, потому что католики с тех пор полностью изменили свое отношение к православным.

– К лучшему или худшему?

– От худшего к лучшему. Но теперь православные держатся на расстоянии, потому что чувствуют: это вторжение. Я посещал семинарии и монастыри в Греции и один раз сказал монахам и студентам: «Здесь всё отлично, и мне это нравится, но… Жаль, что вы отделены от нас». И немедленно мне последовал ответ: «Нет, это не мы, а вы отделены от нас». Так я впервые столкнулся с фундаментальной проблемой разделения (мне тогда был всего 21 год), которое видится на Востоке и Западе по-разному. Кто прав? В 21 год у меня не было источников, чтобы найти ответы. Лишь постепенно я их получил и узнал, что именно Запад отпал от единой Церкви. Существует археологическая преемственность, как, например, в церквях времен Константина и Елены, но на значимом уровне богословия, литургики и так далее – преемственности нет. В моей небольшой книге «Земные сосуды»[3] затрагивается и этот очень значимый аспект – разрыв преемственности.

– Вы говорили, что познакомились с книгой немецкого историка Йоханнеса Халлера[4], посвященной истории Церкви до 1500-х годов, и другими трудами о папстве, например аббата Геттэ[5].

– Да. А книгу Халлера вообще-то читаю и сейчас. Это чисто историческая книга, тогда как книга Геттэ – полемическая. Халлер был беспристрастным, очень тихим; он имел свободный доступ к библиотеке Ватикана. У него объективная историческая книга, очень спокойная и одновременно мощная. Факты подавляющие.

– Вы говорили, что рады тому обстоятельству, что именно сейчас стали читать об истории Церкви, а не раньше, потому что в противном случае это могло бы привести к потере веры. Вы не могли бы высказаться конкретнее? Вы считаете, что следует сначала укрепиться, а затем уже вставать перед фактами?

– Чувствую, что вера в молодых людях должна сохраняться и оберегаться. Когда у вас есть твердое основание, достаточные критерии в уме и более сильная вера, тогда вы сможете судить.

– Вы имеете в виду твердое основание в христианской вере, не обязательно в католической?

– Да, тогда вы сможете встать лицом к лицу перед этой массой исторических фактов.

– Эти факты, взятые сами по себе, могут оказаться слишком разрушительными или обидными для людей?

– Конечно. Видите ли, история – это не богословие. История – это всего лишь факты, то, что произошло. Работа Халлера описывает все достижения и провалы… Это увлекательно, но это правда истории. Она заставляет вас задуматься…

– История как есть, без прикрас?

– Да, без прикрас. И с претензиями папы Римского на верховенство, на то, чтобы быть главой Церкви. Это очень странно. Еще в IV веке папа Дамас провозгласил, что Римская Церковь (но еще не папа) имеет главенство над всеми другими Церквями, ссылаясь на обращенные к Петру слова Христа: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою» (Мф. 16: 18). Таким образом, Рим соотнес этот камень с учреждением, с чем-то видимым – с Римской Церковью. Хотя многие отцы Церкви, Восточной и Западной, как, например, святитель Амвросий Медиоланский в 382 году, отождествили этот камень с верой людей. Это – исповедание Иисуса Христа Сыном Живого Бога. Это не личная вера Петра; он не был лучшим апостолом или богословом по сравнению с другими апостолами. Это было ему откровение от Господа. Такой камень невозможно уничтожить. А вскоре Петр доказал, что ничего сам не понимал из этого исповедания, ибо Господь его назовет «сатаной», сказав: «Отойди от Меня, сатана» (Мф. 16: 23) и так далее.

И не только святой Амвросий, но и самые значимые отцы Востока и Запада утверждали то же самое. Но для римо-католиков совершенно очевидно, что упоминаемый здесь камень – это сам Петр. Апостол Петр, по преданию, умер в Риме, и, следовательно, этот камень есть Римская Церковь и преемник Петра, то есть Римский епископ. Но Петр был во многих местах. Почему надо брать именно то место, где он умер? Многие люди утверждали, что владеют его гробницей. Однако Петр умер в Риме, как и святой Павел. Является ли это достаточным основанием для того, чтобы этот город, в то время бывший столицей Римской империи, стал главой и всех Церквей? Если уж и есть город, который мог бы на это претендовать, то это Иерусалим – город, в котором умер наш Спаситель, а не Петр. В Иерусалиме находится Гроб Господень, здесь Спаситель и воскрес. В любом случае глава Церкви – это Господь.

– Мне всегда это виделось разительным примером плотского мудрования[6] – это чисто земной образ мышления.

– Да, и оно получило распространение. В истории папства, описанной Халлером, весьма шокирует именно этот мирской аспект: такие (по сути духовные) меры, как отлучение от Церкви, практиковались столетиями только по политическим причинам. А еще больше шокирует то, что люди даже не заботились следовать таким постановлениям, как отлучение. Целые страны находились под интердиктом, что означало отсутствие месс, таинств, колоколов – всего.

– Почему?

– Почему? Потому что короли не соглашались с территориальными претензиями папы. Папа всегда боролся за свое государство, которое сначала всё увеличивалось и увеличивалось, потом все уменьшалось и уменьшалось и существует до сих пор как Ватикан. Это всегда было по политическим, территориальным причинам. Но большую часть таких стран, сотни королей, епископов – это даже не беспокоило. Они продолжали служить мессу, совершать таинства и так далее.

– Получается, что формально они «не повиновались» папе?

– Именно. Для меня это было потрясение. Даже сегодня для меня это шок. Поражает, что эти духовные меры принимались чисто по материальным, политическим причинам, а жертвы этих интердиктов даже не переживали. И ясно, что это в конце концов должно было уничтожить церковь изнутри. Так что вы лучше понимаете, почему западное христианство уничтожало и продолжает уничтожать себя изнутри, а не извне. И это ужасно, должен сказать. Это то, что я называю «секуляризация». Были папы Римские, которые сами участвовали в сражениях. Для кардиналов было обычным делом иметь свои армии и так далее. Вот секуляризация. Это значило, что церковь ограничивала горизонты самой себе ради всё более светских интересов. Папы защищали (и это понятно) свою независимость – от императора, в котором они фактически нуждались, так как без императора они бы не имели независимости от герцогов, от короля Сицилии и так далее – от кого угодно. Начинаешь понимать очень многое.

– Полагаю, вы читаете эту книгу в оригинале – по-немецки. Существуют ли ее переводы?

– Это классика, но я не знаю (о переводах) – существуют десятки подобных книг. Я назвал эту книгу только чтобы сказать вам: по прошествии времени меня всё еще интересуют эти вопросы и книги, которые в период моих поисков мне запрещено было читать. Не думаю, что это было бы очень полезно для меня тогда, потому что я мог полностью потерять веру.

– Запрещено кем?

– Моими профессорами католического факультета в университете. В Германии изучение теологии оплачивает государство, поэтому я получил богословское образование в государственном университете.

Я продолжаю изучение этой темы ради более глубинного понимания причин разделения между Востоком и Западом. Конечно, отсюда можно многое понять, но есть всё еще одна большая тайна, которую до сих пор понять не могу: почему Бог позволил этому случиться?

Можно сказать, что это всё была ошибка папы, – а у верующих не было никакого выбора. Именно это я теперь говорю своим друзьям. Я говорю им: «Послушайте, вам не следует критиковать или осуждать католиков – они просто родились не на той стороне улицы. Это не их ошибка. У них не было выбора». У них никогда не было выбора. Весь Запад принадлежал Римскому Патриархату, который постепенно увеличивался и увеличивался; больше никаким Патриархатам они не принадлежали. В любом случае, так оно и сегодня. Вся их «ошибка» в том, что они там родились.

– Тут хочется вспомнить один вопрос, который всегда меня волновал. Я сама человек Запада, приняла Православие, но восточных православных корней у меня нет, поэтому и этот мой вопрос не антизападный. Так вот: почему к земному, светскому мышлению в сфере религии больше склонны на Западе, чем на христианском Востоке? Теоретически тот же процесс мог произойти где угодно.

– Теоретически, да. Но на практике этого не произошло. Думаю, это потому, что секуляризация – очень долгий процесс, и его яркое выражение – протестантизм, являющийся внутренним католическим феноменом. Это внутреннее явление в Западной церкви произошло после ее отпадения от Восточного христианства. До разделения протестантизм никак бы не смог развиться. Поделюсь с вами ужасным опытом. Мы говорили сейчас об истории, но, возможно, лучше было бы рассказать о моей собственной «маленькой истории» за 73 года. Я поступил в монастырь в возрасте 22 лет именно в том году, когда был Второй Ватиканский собор. Будучи знаком с греческим Православием, я поступил в монастырь Шеветонь[7], и мы были полны надежды, что Римская церковь сейчас наконец-то повернет в правильном направлении, и много чего говорило об этом. У папы Павла VI было очень сильное и глубокое желание примириться с Православной Церковью. И он был воплощением двуличия (как двуликий Янус) Западной церкви. С одной стороны, он хотел сослужить литургию с патриархом Афинагором, когда они встретились в Иерусалиме, и он даже привез для этих целей золотой потир. Но экуменисты (и слава Богу) разделили этих двух стариков, потому что после такого деяния стало бы еще хуже, чем было раньше. Поэтому они так и не сослужили вместе. Папа обещал подарить патриарху ту Святую чашу. Но уже хорошо доказано, что он собирался через литургические реформы сделать латинскую мессу допустимой для протестантов, не думая и не зная, что в то же самое время она будет совершенно неприемлемой для православных. Вы видите, что Католическая церковь находится между этими двумя противоположными позициями – православным Востоком и протестантским Западом. Но генеральные перемены тогда пошли в сторону Запада, а не в сторону Востока. Это стало медленной протестантизацией Римской церкви – самосекуляризацией со всеми духовными и физическими разрушениями, которые мы видим.

Это было настоящее историческое бедствие небывалых размеров. Протестантизм – это внутрикатолический вирус. А у Римско-католической церкви нет антитела против этого вируса. Антивирус – это Православие, которое почти за пять веков ни разу не было искушаемо протестантизмом. Даже если и был, например, Константинопольский патриарх, симпатизировавший кальвинизму (а такой один был), это всё равно было местным явлением. Такие вещи не влияют на православное сознание, они ограниченные. У Православной Церкви было множество возможностей заразиться протестантизмом и секуляризмом, но она этому не поддалась – разве только поверхностно.

– Это как простуда, в отличие от рака?

– Да, простуда, но не рак. А там – трагедия исторического масштаба. И многие католики теперь об этом знают и больше не считают Православную Церковь соперником или противником. Поэтому они помогают православным учреждать приходы на Западе. Католики предоставляют православным свои церкви, чтобы те могли служить литургию на католических престолах, что раньше было невообразимо.

– Чуть отклонимся от темы. Прошлой весной делегация из России была на Сицилии на праздновании в честь годовщины оказания русскими солдатами помощи жертвам Мессинского землетрясения 1908 года. Русское духовенство пригласили совершить литургию для местной православной общины в Палатинской капелле («Дворцовая часовня») в Палермо.

– Ах, как красиво! Русские постоянно служат торжественные литургии в соборе святителя Николая в Бари. Я видел, как там служил литургию русский митрополит примерно с 20 священниками и большим хором. И я подумал: «Этот красивый собор требует как раз такой литургии». А когда литургия закончилась, началась латинская месса… и вам хочется плакать. Вам хочется спросить: «Что вы здесь делаете?» В некотором смысле, это что-то неординарное; но многие католики больше не уверены, что они на правильном пути.

– Те, кто колеблются, по вашему мнению, повернут в сторону Православия или вообще всё забросят?

– Единственно возможный, как мне кажется, выход – это если они повернут к своему собственному Православию; и беспрецедентным чудом Господним будет приход всех к византийскому Православию, потому что есть целая культура, которая этому противостоит. Это не просто вопрос текстов или догматов. Они должны вернуться к своему собственному Православию, к своим исконным традициям. Все эти годы, что я писал свои малые книги, я преследовал такую цель: будучи монахом, помочь людям в духовной жизни, дать им возможность заново обрести и воссоединить свое духовное наследие, которое, разумеется, едино с нашим – потому что у нас общие корни. Но успех моих стараний, по крайней мере среди монахов, близок к нулю. Среди монашествующих особенно. Книги читаются в основном мирянами, а не священниками и монахами. А монахи практикуют йогу, дзен, рэйки и другое. Когда рассказываешь это русским монахам, они удивляются и не могут в это поверить. Я не могу их судить; слава Богу, есть Господь, Который будет судить мир, но не я. Но всё это значит, что люди не ищут решения, ответа в своей собственной традиции. Они ищут это вне своей традиции, даже в нехристианских религиях. Для меня практикующие дзен католические монахи – это все равно что буддийские монахи, принимающие участие в кальвариях (крестные ходы у католиков, во время которых верующие молятся перед каждым из 14 изображений крестного пути Спасителя от осуждения Его Пилатом до распятия на кресте. – Примеч. пер.). Это полный абсурд. В буддизме страдания понимаются и преодолеваются совершенно по-другому, не как в христианстве. Там нет распятого Спасителя. Зачем им молиться, вспоминая крестный путь Христа? Конечно, незачем.

– А как может христианский монах, верящий в личного Бога, молиться безличному универсуму дзена?

– В тех монастырях есть дзен-буддийские сады… Но разве можно себе представить изображения крестного пути Иисуса в буддийских монастырях? Чтобы буддийские монахи вставали на колени перед такими изображениями? Такое представить невозможно.

– Словно бы они потеряли свою идентичность…

– Но самое поражающее то, что они (католические монахи, практикующие дзен) даже не пытаются «покопаться в своей собственной земле» и отыскать свои корни – источник уже заполнен мусором. Кажется, они уже убеждены, что там ничего нет и никогда не было.

Вот почему нам следует искать этот источник. Хорошо помню мою монашескую юность – в монастыре были такие насельники, которые думали, что там ничего нет, что всё пусто. Но вот приехал дзен-мастер – иезуит (кстати, очень известный; он умер уже давно) – и для них это было настоящее «откровение». Наконец-то это была хоть какая-то духовность… До этого они видели лишь формализм. Слава Богу, я обрел для себя святых отцов и основополагающую монашескую литературу, прежде чем идти в монастырь. В конечном итоге монастырь не учил меня. Я продолжал свои поиски в монастыре.

– В обители Шеветонь?

– Да. Я поступил туда потому, что, казалось, его традиция ближе той, которую я видел в Греции. По правде говоря, меня туда направили. До этого я поступил в бенедиктинское аббатство в Германии. Я был там послушником, но мой наставник – аббат, человек святой жизни, очень любивший меня, – понял, что я нахожусь не в том месте. И он пожертвовал своим многообещающим послушником, отправив его в Шеветонь, посмотреть, не окажется ли эта обитель более подходящим местом. Когда я там обосновался и стал полноценным монахом, то он ко мне приезжал.

Он был святым человеком. Мой духовник, монах-траппист (член католического монашеского ордена, возникшего в 1660-е годы и отличающегося особенно строгим уставом. – Примеч. пер.), тоже был святым мужем. Мне посчастливилось встретить более одного святого человека – даже на Западе. Они всё еще существуют.

Чувствую, что одно из моих призваний – это доказать, в том числе и православным, что, даже живя в западной традиции, можно открыть для себя общие корни и жить по ним. Это возможно, но, конечно, не благодаря нашим усилиям, а благодатью Божией. И тогда я дошел до такого момента, когда больше не мог находиться лишь в духовном единстве с Православной Церковью, столь близкой моему сердцу. Мне хотелось настоящего, евхаристического единства. Поэтому я попросил принять меня в Православие.

– Вы думаете, этот путь отыскивания корней в собственной западной традиции неизбежно приведет и других к тому же решение, какое приняли вы?

– Трудно сказать, потому что это технически не для всех будет возможным. На Западе Православная Церковь еще не так хорошо известна. Сейчас ситуация меняется. У меня много друзей, следующих тому же пути; они хотя и «православные», но не в конфессиональном смысле. Не знаю, станут ли они когда-нибудь православными. Мой собственный опыт показывает мне, что вы не всегда найдете помощь с православной стороны. Прозелитизм в основном не православное явление, и в каких-то ситуациях вы можете не найти конкретной помощи. Мне даже препятствовали. Был один хорошо известный богослов (имени его не назову)… Я тогда был студентом. Так он буквально запретил мне и другим монахам из Шеветони принимать Православие! Он сказал: «Нет! Вы не станете православными! Вы должны плотию выстрадать трагедию разделения». Я так и сделал – иного выбора не было. Потом попросил еще одного русского православного митрополита о помощи – он тоже мне не помог. Он просто отвернулся от меня. Но это была Божия воля. А когда настал нужный момент, то всё прошло очень гладко. Правда. Как письмо почты Швейцарии! Но до этого – казалось невозможным.

– Верю, что всё происходит в соответствии с Божиими волей и планом. А как вы считаете, не следует ли православным больше поддерживать ищущих, колеблющихся людей? Которые глубоко копают, но не доходят до корней?

– Им (православным) следовало бы знать лучше свою веру и быть способными отвечать на вопросы. И еще им не следует критиковать всё и всех.

– К чему склонны многие новоначальные.

– Да, новоначальные – самые строгие судьи. Но они, действительно, должны уметь отвечать на очень важные вопросы. Я говорю о своем собственном опыте, в Швейцарии. Предполагаю, что дела обстоят иначе в Америке, где действуют сотни различных церквей, протестантских конфессий, и все они, так сказать, равны между собой. Но, к сожалению, там действуют также и десятки Православных Церквей.

– Да, у Америки противоположная проблема: слишком много из чего выбирать.

– Это сбивает с толку.

– И при этом некоторым православным американцам тяжело выйти и сказать: «Вот это и есть истинная Церковь».

– Тем не менее в Америке проще потому, что там нет «главенствующей» церкви. Это не как в Италии, Испании или даже в Германии, где две доминирующие церкви – католическая и протестантская. Бок о бок или одна над другой – зависит от того, как вы это видите, – но католическая конфессия доминирующая. Любая православная деятельность, полагаю, будет восприниматься плохо, тем более что они зависят от благосклонности католической церкви. Чтобы получить храм, совершать богослужения, если вы слишком бедны и не можете построить свою церковь, вам нужна благосклонность католических епископов. Но думаю, что ситуация в Америке другая.

– Конечно, Католическая церковь в Америке сильная, хотя в Северной Америке она сначала оказалась в протестантском, англо-саксонском окружении. Тем не менее Католическая церковь дала Америке много благотворительных организаций, больниц и школ, хотя многие люди забывают об этом.

– Да, но забывать не надо.

Во всяком случае я против прозелитизма в любом виде, однако мы должны отвечать на вопросы, рассказывать о положении дел, если люди спрашивают. И Господь призывает всех к этому, скажем, «нужному месту».

– И последний вопрос. Местные жители, не являющиеся православными, заходят в ваш монастырь, расспрашивают вас?

– Местное население знает меня 30 лет, но моя монашеская жизнь очень специфичная; и поскольку они не знают монахов, то здесь и нет монахов (правда, были братья-францисканцы, но они не монахи). Они всегда интересовались, братьями какого ордена мы являемся. Мы ходили в черном, имели бороды, носили клобуки на голове и выглядели весьма старомодными. Их местный православный святой V века выглядел точно так же, просто они уже не знали об этом. Они знали, что мы очень близки к христианскому Востоку, святым отцам, и что то, что я говорю сегодня, не отличается от того, что говорю всегда. Расскажу об одном, что люди заметили, когда я стал православным. Некая простая женщина, домохозяйка без университетского образования, узнав, что мы приняли Православие, сказала: «Хочу лишь, чтобы вы знали: вы всегда будете нашим отцом Гавриилом, и вы делаете то, чему всегда нас учили – возвращаться к своим корням. Православная Церковь такая же, какой была с самого начала». Простой человек без богословского образования может это понять. Они не были удивлены.

Нам никто не противился. Иногда, когда мы ходим по улицам, случается, что люди обращаются к нам: «Отец, можно мне задать вам вопрос?» Я говорю, что да. «Вы православный монах?» Я отвечаю утвердительно. «Браво!» – восклицают они в ответ.

Они не привыкли видеть монахов – единственные монахи, которых они видят, это православные монахи. Францисканцы носили мирские одеяния, поэтому, если вы не знаете их лично, то не догадаетесь, что они члены ордена. Но православные монахи всегда узнаваемы. И для людей это не провокация. Они чувствуют себя ободренными, говорят: «Отлично!», «Браво!» Должен сказать, что не ожидал такой реакции. Когда меня назначали игуменом моего монастыря (большое слово для маленькой реальности), на церемонии присутствовали католики, большинство из которых были бенедиктинскими монахами. Они спросили, можно ли им будет приходить, хотели бывать в этом месте. Они присутствовали также на православной литургии, и я познакомил их с епископом, который очень дружелюбно их принял. Это не было воспринято как враждебное действие против них или против Католической церкви, но как прямое следствие того, чему я всегда учил.

– Они в этом могли видеть вашу цельность.

– Многие из них хотели бы сделать то же самое, но слишком привязаны к миру, в котором живут; либо их знание Православия апостольской традиции слишком слабое.

Итак, нам надо возвращаться к своим корням.

[1] 12 романских церквей в старом Кельне относятся ко времени между IV и XIII веками. Романский стиль сочетает черты римских и византийских построек. – Здесь и далее примеч. монахини Корнилии (Рис).

[2] Гимназиями называют школы для детей, которые собираются потом продолжить образование в университете. В гимназии учатся с 8 до 18 лет.

[3] Земные сосуды: практика личной молитвы согласно святоотеческой традиции. Ignatius Press, 2002.

[4] Халлер Йоханнес (1865–1947) – известный немецкий историк, работы которого по истории Германии имели широкий резонанс.

[5] Речь идет о книге аббата Рене-Франсуа Геттэ (1816–1892) «Папство». После тщательного изучения церковной истории французский римо-католический священник Геттэ разочаровался в своей церкви и впоследствии был принят в Русскую Православную Церковь с именем Владимир.

[6] Т.е. мышление падшего человека.

[7] Аббатство Шеветонь, известное также как монастырь Святого Креста, – бенедиктинский католический монастырь, расположенный в бельгийской деревне Шеветонь, коммуна Сине, провинция Намюр, на полпути между Брюсселем и Люксембургом. Основан в 1939 году. Монастырь имеет две церкви – латинского обряда и византийского обряда.